Он родился на литовском хуторе, окруженном роскошным, диким лесом. Вдали от деревень и городов. Родился совершенно белым и совершенно не похожим на свою серенькую, потрепанную жизнью мать. Это был неожиданный поскребыш худой, стареющей кошки.
Совсем маленьким его привезли в городскую квартиру и сказали: «Берите. Не пожалеете. Все наши кошки едят все, что ни дадут: картошку, хлеб…»
Большая с недоверием посмотрела на белый, сердитый комочек. Не верила, что приживется. Предыдущие коты то попадали под машину у самого дома, то — в зубы соседских псов. Но рядом стояла Маленькая и умиленно разглядывала котенка. Такого смешного и такого белого не видела никогда!
Она умоляющее вскидывала глаза на Большую: « Он не умрет, я буду его беречь…»
Взяли. Большая предупредила Маленькую: «Смотреть за ним будешь ты. Надоели мне все эти коты…»
Тогда он узнал, что он – Сема.
– Никакой не Арчибальд и никакой не Джони, — сказала Большая .- Будет Семен. Простое, звучное имя.
Маленькая не возражала. Вообще-то давать имена котам и собакам – была ее привилегия. Но в этот раз она уступила – лишь бы его, теперь уже Сему, оставили.
Сема с одинаковым аппетитом ел картофель, чипсы, и хлеб. С одинаковым равнодушием – остатки мяса, рыбы, которые оставались недоеденными Маленькой. Верно, в пище был непривередлив. Но, отдавая кота в городскую семью, забыли сказать о его странном характере: он был не милым.
Не любил ластиться, не умел блаженно мурлыкать, когда его гладили за ушком. Не взбирался на колени к людям, чтобы получить подобающую ему порцию любви и нежности. Но кусал и царапал до боли каждого, кто делал попытки его погладить.
Даже Соседку, которая славилась любовью к животным, умудрился укусить так, что та вскрикнула: « Ну знаешь, такого кота встречаю впервые!»
И совсем не так, как другие котята, он играл с Маленькой. Снисходительно. Хладнокровно. Высокомерно. Если ему надоедало бегать за «мышкой», он нервно отмахивался от Маленькой изящной, бело-розовой лапкой: « Отстань от меня! Маленькая…»
Еще была странная черта у Семена: он никогда не мяукал, не мурлыкал. И Маленькая с Большой поняли, что это – совершенно немой кот!
Маленькая любила его всей душой. И ей, маленькой, доставалось от него больше всех. Она вечно ходила с исцарапанными по локоть руками. Часто прятала от Большой окровавленные укусами руки. А если Семен исчезал из дома, она с едва сдерживаемыми слезами, со всхлипываниями и шмыганьем искала его по городским дворам. Особенно волновалась, когда он уходил в ночь или в дождь. И тогда повсюду на ближайших улицах звучал тоненький голос промокшей, продрогшей, взволнованной Маленькой: «Сема, Сема! Кысс-кысс-кысс!» В такие ненастья Большая плелась за Маленькой и ворчала: «Ну вот! Зачем мы только взяли этого кота – ты же вся мокрая!»
Она, Маленькая, могла проснуться посреди ночи и вдруг спохватиться : «Где Сема?!» Если его не обнаруживали, Маленькая и Большая – одна с волнением и слезами, а другая с негодованием—собирались в путь . За ним, за Семеном.
Как-то летом Маленькая и Большая должны были на время уехать. Пригласили Подругу: «Возьми Семена на дней десять. Знаем, парень вредный, но не бросать же одного»
Вернувшись домой, Маленькая и Большая нашли Семена в квартире. Злого, обиженного.
Вечером пришла Подруга: «Представьте, что за противный кот: как вы уехали, он стал гадить на моих новых диванах. Специально и на моих глазах! Поест, и, не сказав спасибо, прямо на диван — гадить!»
Подруга, повоевав безуспешно с Семеном, решила его вернуть туда, где взяла. Ежедневно забегала проведать. Больше в чужих квартирах Семена не оставляли.
…Так и жили они втроем: Маленькая, Большая и он, хуторской кот Семен.
Через год в квартире появился Длинный. Он был странным. Разговаривал с ним, Семеном, как с равным. Правда, на каком-то малопонятном языке. И даже имя — Семен — произносил совсем неправильно и совсем некрасиво: СИМЕОН!
Ему одному Семка позволял гладить себя подолгу. Ведь его, Длинного, все же иногда можно было слушать. Голос — спокойный, ничуть не сюсюкающий и ничуть не льстивый — успокаивал, убаюкивал, обезоруживал.
В такие моменты Сема, как простые литовские коты, зажмуривал глаза, демонстрируя благожелательность и снисхождение.
Длинный то приезжал, то уезжал. Привозил какие-то незнакомые лакомства. Семен, равнодушный да и не особенно привыкший к разнообразию пищи, все же принимал эти подношения. Снисходил.
Годом позднее Большая и Маленькая начали говорить об отъезде. Семен все чаще оставался в квартире один. …Однажды Семен услышал, как Маленькая закричала Большой: «Я никуда не поеду без Семена! Если хочешь, езжай сама!» Ее зеленые глаза наполнились слезами, и она выскочила на улицу.
Пришла Подруга. Как всегда, долго говорили с Большой на кухне. И Сема опять усышал, что говорят о нем:
—Куда ж вы от него денетесь? – смеялась Подруга. – Возьмете с собой. Как миленькие возьмете.
Семен не любил всех этих «подруг-соседок». И все-то они были такие милые. И все то они, того гляди, норовили или погладить, или сказать какую-нибудь мерзкую приятность. Но тут… Тут Семен сам себя не узнал: он благодарно одарил взглядом Подругу.
Через некоторое время опять приехал Длинный. Он вытащил из машины распрекрасный кошачий домик . Позвал Семена. Показывал ему эту мудренную и совершенно никчемную штуку.
Потом был прием у Айболита. Семену делали болючие уколы. Ему не впервой: очень давно, здесь же — в лечебнице зверей- его кастрировали. И тогда, и сейчас Семен не плакал и не кричал. Что делали с ним люди, он не понимал, только знал , что слез и мольбы о пощаде от него никогда не дождутся. От него – кота с литовского хутора с простым и звучным именем Семен.
После всех уколов Айболит стал заполнять что-то в книжице. Спросил, что писать в графе о породе? Большая ответила: «Тутейший» , что на польском диалекте означало «местный, здешний». Ветеринар засмеялся и написал, как полагается. По-литовски: «vietinis».
Так «тутейший» Семен отправился жить в Голландию. В то время между Литвой и Голландией были границы. Ему предстояло с Маленькой, Большой и Длинным пройти литовско-польский и польско-немецкий паспортный контроль. Большая почему-то нервничала и все пыталась впихнуть Семена в этот дурацкий, распрекрасный кошачий дом.
Семену это не нравилось. Но все было так интересно, что он забывал даже обернуться и больно царапнуть эту Большую.. Длинный был, как всегда, спокоен. Он просил не трогать Семена. А Маленькая не могла нарадоваться , что с ней рядом, на заднем сиденье, сидит ее кот. Что он вместе с ней едет в эту непонятную и совсем не нужную ей Голландию.
При въезде в Германию пограничник открыл паспорт Семена. Поинтересовался: «А где же сам кот?» В этот момент Семен, встав на задние лапы, высокомерно и бесстрашно, впрочем, как и всегда, оглядывал людей в форме. К пограничнику подошли коллеги. Они, смеясь, стали рассматривать наглую морду литовского зверя.
— Guck mal! Das ist SIMEON!- одобрительно показывали на него. Сема смотрел на них, как на совершенно диких, до ужаса невоспитанных, взявшихся неизвестно откуда и посмевших что-то говорить о нем. К тому же ему очень не нравилось, что так исковеркали его имя посторонние, совсем чужие люди. Это ж надо придумать – Симеон! Глупые… Что простительно Длинному, конечно же, не позволено другим.
Голландия оказалась довольно скучной страной. Это тебе не родной хутор с бесконечно огромным хвойным лесом и даже не городские дворы. Вот собак здесь тоже было много, но они почему-то не лаяли, и все, абсолютно все имели хозяев!
Псы чинно и благородно прогуливали людей на поводках, позволяя тем изредка останавливаться посреди прогулки, чтобы те бережно, но поспешно собрали в мешочек их экскременты. Потом хозяева несли эти мешочки торжественно в руке, чуть вытянув вперед, и, продолжая послушно семенить за любимцами, озирались в поисках контейнера для собачьих испражнений.
Коты тоже ой как не походили на литовских! Такие рыжие, такие жирные и такие спокойные! Они восседали у своих домов, провожая взглядом прохожих, — ну совсем как некоторые бабушки у некоторых подъездов некоторых домов покинутой им родины.
Семен подолгу сидел на подоконнике, наблюдая за всей этой незнакомой, размеренной жизнью. Голландские домохозяйки, одетые в белоснежные блузки, с раннего утра, чуть ли не каждый день драили свои террасы, мыли окна, стеклянные двери. Такого чуда в своем городе Сема не видывал.
А во дворах – тишина, будто все вымерли. Ни тебе пьяных, ни тебе крикливой, назойливой детворы. И все-то такие приглаженные да милые. И все-то друг другу говорят одни и те же приятственно приветственные фразы: «Добрый день, все хорошо?» И, даже не сделав вид, что ждут ответа, добавляют: «сегодня хорошая погода» или, морщась, «сегодня плохая погода». И так день изо дня .
Когда в дом , где теперь жил Сема, кто-то заходил из местных, то начинал восхищаться: «Что за красивый белый кот!» Но потом все узнавали, что кот « niet lief»…(не милый) Как же быстро усвоил Семен это свое новое прозвище!
Маленькая в этой непонятной стране еще пуще привязалась к Семену. Она держалась за него, как за единственного друга своего литовского детства, который оказался вместе с ней на чужбине. Она, как и другие голландцы, стала цеплять себя за поводок, приобретенный специально для Семы.
Во время прогулок вокруг Семена и Маленькой собирались люди и удивлялись этой смешной девочке и этому злому, красивому коту. Девочка заученно повторяла: «Pas op, hij is niet lief!» («Осторожно, он не милый!»)
Но долго удержать хуторского кота на поводке было невозможно, и Сема вытребовал себе право гулять, когда ему вздумается, где ему вздумается и как ему вздумается. Но соседи почему-то этого не поняли. Завидев его на улице, они начинали звонить Большой и заботливо интересоваться: «Вы не теряли своего белого кота?»
Соседские дети очень быстро решили, что к этому белому зверьку из неизвестной им страны лучше не подходить и не прикасаться.
— Russisher Kampfkater ! — кричала немецкая ребятня с соседней улицы, находящейся в Германии.
-Russische vecht kat! — повторяла голландская , боясь приблизиться ближе. И в этих криках были и страх, и зависть, и восхищение.
Постепенно Семен привыкал к новой жизни. Распробовал, наконец, еду, которую ему покупали в соседней Германии. И теперь, если Длинный и Большая не сделали запасов с его питанием, он отказывался есть что-либо другое. Большая удивлялась: «И об этом коте мне говорили, что не привередлив к пище?!»
Он привык к вечно доброжелательным, тихим прохожим. К ласковым приветствиям. К вычищенным улицам. К чинно вышагивающим собакам, от которых не надо было прятаться под припаркованные машины. И даже привык к важным и надутым котам. Он смирился с размеренной, предсказуемой жизнью, и его уже не тянуло исчезнуть из дома в ночи, но… по-прежнему, звал куда-то за собой бесконечно монотонный дождь…
И тогда Маленькая, становившаяся постепенно большой, отправлялась его искать со своим обеспокоенным и таким привычным: «Сема! Кысс-кысс! Сема!» Только вот на поиски Семы вместе с ней шла уже часто не Большая, а Длинный. Сема, изрядно помучив их, откликался. Не хотелось огорчать этого странного Длинного. Он был добряк, хоть зануда.
Семену приходилось подолгу выслушивать его нудные упреки: «Симеон, ты не очень мил. Маленькая тебя ищет. Маленькая тебя любит, Маленькая переживает за тебя…»
Семен привык и к тому, что два-три раза в год его оставляли одного в доме. И в это время к нему каждый день наведывалась Чужая. Эта Чужая была не похожа на других. Ни на Длинного. Ни на Маленькую. Ни даже на Большую. У нее очень темная кожа, она невысокая и смешливая. Она не делает попыток гладить Сему. А просто, приходя в дом, открывает баночки с едой, наливает воду, молоко.
Когда возвращаются Маленькая, Большая и Длинный, она рассказывает о том, что делал Семен и почему-то говорит неправду: «Да нет, что вы! Он был очень мил!»
Ко всему этому Семен привык — некуда деться. Но привыкнуть – не значит принять и тем более полюбить. Он все чаще старался скорее уснуть, чтобы погрузиться в блаженные сны: сны о Литве… Как любил он, оказывается, свой литовский дворик, где прошло его детство. И симпатичными уже казались те прохожие мужчины с пошатывающейся, некрепкой походкой, от которых пахло опасностью. А как забавны были глупые, шумные дети, всем скопом норовившие его непременно поймать, запустить вслед палкой, а потом зло посмеяться вслед. Как приятны были громкие, эмоциональные разговоры людей, доносившиеся с их кухонь…
Сема смирился. Сема знает, что никто и никогда его не повезет в Литву. Никто и никогда. И демонстрировать свою тоску он не станет.
Однажды Длинный и Большая привезли домой какое-то несуразное чудо. Чудо пищало, скулило, смешно переваливалось с боку на бок, семенило на коротких лапах, падало. Щенок был почти весь черный и в два, а то и в три раза меньше Семы. Такого жалкого и некрасивого чудовища Семен еще не видывал. Черный пытался было с ним заигрывать. Но кот тут же ставил его на место, больно царапая по розовой морде. С такими царапинами Черный ходил долго. Длинный ему не раз говорил: «Не лезь к Симеону: он не хочет с тобой играть.»
Сема сидел гордый, как попугай на жердочке. Он нашел тогда себе самый высокий стул, чтобы всегда, абсолютно всегда, смотреть на это кошмарное и жалкое чудо свысока.
Очень быстро Черный превратился в большого и доброго пса. Он с уважением относился к Семену: этому пришлому коту из какой-то неведомой и далекой страны. Изредка, особенно когда никто не видел, он быстро подбегал к Семену и, лизнув своим огромным, шершавым языком, убегал подальше и поскорее. И очень часто после величественного взмаха грациозной лапы «литовца» у Черного вновь появлялись царапины на носу.
Только не знали ни Длинный, ни Маленькая, ни Большая, как Семен – самому ему стыдно в этом признаться — привязался к этому нелепому Черному. Как он, крадучись по подворотням, выслеживал пса, когда тот выгуливал хозяев на поводке. Не знали они, как строптивый, безжалостный Сема подолгу смотрит на спящего пса, устраиваясь у его постели. Как отходит от миски, когда ненасытный пес облизывается и неуверенно взирает на его, семины, явства. Черному почему-то казалось, что «тутейшая» еда намного вкуснее и слаще.
И не возникало в нем, в Семене, ревности, когда молодого, едва появившегося в доме Черного стали брать с собой в поездки, а его, Сему, как и прежде, оставляли на попечение Чужой.
…Был обычный голландский день. То дождило, то прокрадывалось солнце. Большая взяла поводок, и Черный от радости вскочил на задние лапы. Сема, намерившийся вздремнуть, потянулся: «Пойду попасу их…»
Он не крался за ними, а шел открыто. Большая остановилась. Черный ласково попросил: «Иди домой. А то я буду обарачиваться и искать тебя»
Но просить, умолять Сему всегда было бесполезно. Своенравный кот и в этот раз все делал наперекор. Большая и Черный исчезли в парке. А потом, возвращаясь с прогулки, увидели на дороге распластанного, мертвого Сему. Он лежал у машины, припаркованной у дороги. Белый, чистый, недвижимый, беззащитный. И, как ни странно, милый…
…Большая нервно ходила по комнате, обхватив себя руками. Все повторяла: «Что мы скажем Маленькой? Как мы скажем Маленькой?» Приехал Длинный. Узнав, изменился в лице и спросил: «Где он лежит?»
Они сели в машину, прихватив с собой мешок и лопату. Они торопились убрать с дороги Сему, чтобы Маленькая не увидела его, возвращаясь из школы.
Тем временем Сему кто-то накрыл кукольным одеяльцем. Вышел Мужчина: «Это ваш кот? Я его прикрыл, чтобы не видели дети. Вызвал Службу спасения животных» Тут же подъехала «служба»: «К сожалению, мы видим, что животное не нуждается в нашей помощи. Нам его забрать или вы сами отвезете его в лес?» Длинный положил Сему в мешок. Поехали в лес. Был сильный дождь. Один из тех, в которые Семен так любил исчезать из дома…
…Маленькая весь оставшийся день ждала Семена. То сидела за компьютером, то говорила с друзьями. И все спрашивала: «А Семена никто не видел? Во сколько он сегодня ушел?»
И уже почти ночью, когда все еще лил дождь, она надела курточку и сказала: «Иду искать его». И Длинный усадил ее рядом с собой. И Длинный осторожно произнес: «Послушай, Маленькая…Мы не знали, как тебе сказать. Семы у нас уже не будет. Он… умер»
Понимание того, что это непоправимо, казалось, пришло только сейчас. Длинный и Большая заплакали. А Маленькая, не желая верить, что нет уже хуторского, литовского кота, навзрыд рыдала в своей комнате.
Намного позже Маленькая скажет: « Знаете, за что я его любила? За то, что он не был мил… За то, что он был смешной и гордый… И самое главное: он был из Литвы!»
Hij was niet lief (голл.) он был не милый
Болгария Голландия Литва...по-русски 